Сегодня ночью меня должны были расстрелять.
Я стою в перелеске над ямой. На голове - мешок из дерюги. Перед тем, как мне его надели, одним лихорадочным пролетом камеры-зрачка я успела в последний раз охватить все, что останется здесь, когда я отправлюсь беседовать с Богом: сумрачные сосны, мокрая трава, холодный песок, который вот-вот коснется меня и остудит.
Я - цыганка. Они - фашисты. Мне не вырваться. Это конец.
Ein! Zwei!
Кишками я уже чувствую пулю. Я понимаю, что теперь и правда - всё.
"Господи, прости им, не ведают, что творят, помилуй их и меня", - вместо проклятий убийцам неожиданно для самой себя мысленно кричу я.
Drei!
...но вместо треска автоматной очереди за окном взрывается музыка.
Никогда я еще так не радовалась ночным гулякам из кафе по соседству.
А потом все было хорошо. Я бродила по городу, слушала джаз-рок и что-то печатала на ноутбуке, тщетно пытаясь отыскать на клавиатуре букву "б".
P.S. Нет, Дину Рубину на ночь не читала. Но сюжетец явно приплыл оттуда, чего уж там.
Я стою в перелеске над ямой. На голове - мешок из дерюги. Перед тем, как мне его надели, одним лихорадочным пролетом камеры-зрачка я успела в последний раз охватить все, что останется здесь, когда я отправлюсь беседовать с Богом: сумрачные сосны, мокрая трава, холодный песок, который вот-вот коснется меня и остудит.
Я - цыганка. Они - фашисты. Мне не вырваться. Это конец.
Ein! Zwei!
Кишками я уже чувствую пулю. Я понимаю, что теперь и правда - всё.
"Господи, прости им, не ведают, что творят, помилуй их и меня", - вместо проклятий убийцам неожиданно для самой себя мысленно кричу я.
Drei!
...но вместо треска автоматной очереди за окном взрывается музыка.
Никогда я еще так не радовалась ночным гулякам из кафе по соседству.
А потом все было хорошо. Я бродила по городу, слушала джаз-рок и что-то печатала на ноутбуке, тщетно пытаясь отыскать на клавиатуре букву "б".
P.S. Нет, Дину Рубину на ночь не читала. Но сюжетец явно приплыл оттуда, чего уж там.